Теория:
(\(1\)) Где мы будем ночевать — под открытым небом или в гостиницах?
(\(2\)) Я и Джордж стояли за то, чтобы ночевать на воздухе. (\(3\)) Это будет, говорили мы, так привольно, так патриархально...
(\(4\)) Золотое воспоминание об умершем солнце медленно блекнет в сердце холодных, печальных облаков. (\(5\)) Умолкнув, как загрустившие дети, птицы перестали петь, и только жалобы болотной курочки и резкий крик коростеля нарушают благоговейную тишину над пеленою вод, где умирающий день испускает последнее дыхание.
(\(6\)) Из потемневшего леса, подступившего к реке, неслышно ползут призрачные полчища ночи — серые тени. (\(7\)) Разогнав последние отряды дня, они бесшумной, невидимой поступью проходят по колышущейся осоке и вздыхающему камышу. (\(8\)) Ночь на мрачном своём престоле окутывает чёрными крыльями погружающийся во мрак мир и безмолвно царит в своём призрачном дворце, освещённом бледными звёздами.
(\(9\)) Мы укрыли нашу лодку в тихой бухточке, поставили палатку, сварили скромный ужин и поели. (\(10\)) Вспыхивают огоньки в длинных трубках, звучит негромкая весёлая болтовня. (\(11\)) Когда разговор прерывается, слышно, как река, плескаясь вокруг лодки, рассказывает диковинные старые сказки, напевает детскую песенку, которую она поёт уже тысячи лет и будет петь, пока её голос не станет дряхлым и хриплым. (\(12\)) Нам, которые научились любить её изменчивый лик, кажется, что мы понимаем её, хотя и не могли бы рассказать словами повесть, которую слушаем.
(\(13\)) И вот мы сидим у реки, а месяц, который тоже её любит, склоняется, чтобы приложиться к ней братским лобзанием, и окутывает её нежными серебристыми объятиями; мы смотрим, как струятся её воды, и всё поют, всё шепчут, устремляясь к владыке своему — морю; наконец голоса наши замирают, трубки гаснут, и нас, обыкновенных молодых людей, переполняют мысли печальные и милые, и нет у нас больше охоты говорить.
(\(14\)) И, наконец, рассмеявшись, мы поднимаемся, выколачиваем погасшие трубки и со словами «спокойной ночи» засыпаем под большими тихими звёздами, убаюканные плеском воды и шелестом деревьев, и нам грезится, что мир снова молод, молод и прекрасен, как была прекрасна земля до того, как столетия смут и волнений избороздили морщинами её лицо, а грехи и безумства её детей состарили её любящее сердце, — прекрасна, как в былые дни, когда, словно молодая мать, она баюкала нас, своих сыновей, на широкой груди, пока коварная цивилизация не выманила нас из её любящих объятий и ядовитые насмешки искусственности не заставили нас устыдиться простой жизни, которую мы вели с нею, и простого величавого обиталища, где столько тысячелетий назад родилось человечество.
(\(15\)) Гаррис спросил:
— А как быть, если пойдёт дождь?
(\(16\)) Гарриса ничем не проймёшь. (\(17\)) В Гаррисе нет ничего поэтического, нет безудержного порыва к недостижимому.
(\(2\)) Я и Джордж стояли за то, чтобы ночевать на воздухе. (\(3\)) Это будет, говорили мы, так привольно, так патриархально...
(\(4\)) Золотое воспоминание об умершем солнце медленно блекнет в сердце холодных, печальных облаков. (\(5\)) Умолкнув, как загрустившие дети, птицы перестали петь, и только жалобы болотной курочки и резкий крик коростеля нарушают благоговейную тишину над пеленою вод, где умирающий день испускает последнее дыхание.
(\(6\)) Из потемневшего леса, подступившего к реке, неслышно ползут призрачные полчища ночи — серые тени. (\(7\)) Разогнав последние отряды дня, они бесшумной, невидимой поступью проходят по колышущейся осоке и вздыхающему камышу. (\(8\)) Ночь на мрачном своём престоле окутывает чёрными крыльями погружающийся во мрак мир и безмолвно царит в своём призрачном дворце, освещённом бледными звёздами.
(\(9\)) Мы укрыли нашу лодку в тихой бухточке, поставили палатку, сварили скромный ужин и поели. (\(10\)) Вспыхивают огоньки в длинных трубках, звучит негромкая весёлая болтовня. (\(11\)) Когда разговор прерывается, слышно, как река, плескаясь вокруг лодки, рассказывает диковинные старые сказки, напевает детскую песенку, которую она поёт уже тысячи лет и будет петь, пока её голос не станет дряхлым и хриплым. (\(12\)) Нам, которые научились любить её изменчивый лик, кажется, что мы понимаем её, хотя и не могли бы рассказать словами повесть, которую слушаем.
(\(13\)) И вот мы сидим у реки, а месяц, который тоже её любит, склоняется, чтобы приложиться к ней братским лобзанием, и окутывает её нежными серебристыми объятиями; мы смотрим, как струятся её воды, и всё поют, всё шепчут, устремляясь к владыке своему — морю; наконец голоса наши замирают, трубки гаснут, и нас, обыкновенных молодых людей, переполняют мысли печальные и милые, и нет у нас больше охоты говорить.
(\(14\)) И, наконец, рассмеявшись, мы поднимаемся, выколачиваем погасшие трубки и со словами «спокойной ночи» засыпаем под большими тихими звёздами, убаюканные плеском воды и шелестом деревьев, и нам грезится, что мир снова молод, молод и прекрасен, как была прекрасна земля до того, как столетия смут и волнений избороздили морщинами её лицо, а грехи и безумства её детей состарили её любящее сердце, — прекрасна, как в былые дни, когда, словно молодая мать, она баюкала нас, своих сыновей, на широкой груди, пока коварная цивилизация не выманила нас из её любящих объятий и ядовитые насмешки искусственности не заставили нас устыдиться простой жизни, которую мы вели с нею, и простого величавого обиталища, где столько тысячелетий назад родилось человечество.
(\(15\)) Гаррис спросил:
— А как быть, если пойдёт дождь?
(\(16\)) Гарриса ничем не проймёшь. (\(17\)) В Гаррисе нет ничего поэтического, нет безудержного порыва к недостижимому.
(По Дж. К. Джерому*)
* Джером Клапка Джером (\(1859\)–\(1927\)) — английский писатель-юморист, драматург.